Социализм и фашизм

Социализм и фашизм

В моей недавней статье о Тони Кушнере я предположил, что его социалистические взгляды были так или иначе родственны фашизму. Достаточно предсказуемая реакция на уровне коленного рефлекса на это утверждение была переподтверждением старой исторической ошибки: расхожее мнение, что социализм и фашизм так или иначе противостоят друг другу, что они были историческими конкурентами, что есть только различие между ними - и что я, должно быть, был неосведомлен об этом историческом факте. Я, однако, не делал это сравнение сколько-нибудь подробно. Взятые в полном историческом контексте, с полным рассмотрением философских основ, социализм и фашизм - по существу то же самое.

Чтобы понять, что такое социализм и фашизм, давайте начнем с исследования некоторых исторических примеров каждого. К фашистским государствам относились гитлеровская Германия, Италия Муссолини, Япония Тоджо, Испания Франко, Чили Пиночета, и, возможно, Аргентина Перона. Если бы мы сосредоточились на каждом из этих конкретных примеров, мы бы увидели многочисленные различия. Например, фашизм Гитлера был расистским. Режим Муссолини - не был. Фашизм Муссолини подразумевал воинствующий национализм. Режим Франко - нет. То, что объединяет каждый из этих конкретных режимов в группу подобных, может быть найдено в общем определении фашизма: "правительственная система с сильной централизованной властью, не позволяющая никакой оппозиции или критики, управляющая всей деятельностью нации (промышленной, коммерческой, и т.д.)" (American College Dictionary, New York: Random House, 1957).

К социалистическим государствам относились СССР (1), коммунистический Китай, социалистическая Швеция, социалистическая Англия, Куба, Северная Корея и кучка меньших режимов в Восточной Европе, Восточной Африке и Юго-Восточной Азии. И снова, на первый взгляд, существует трудность в определении, какой фактор объединяет эти различные государства. В конце концов, некоторые социалистические режимы (подобные шведскому и английскому) были избраны демократическим путём. Другие, как СССР и КНР, были результатом народных насильственных революций. Ещё были режимы, сложившиеся как результат или военного переворота (Куба, Эфиопия, Вьетнам), или иностранного вторжения (Восточный блок). Для выяснения характерных черт, свойственных этим режимам, вновь обратимся к определению - уже социализма: "теория или система социальной организации, которая отстаивает наделение общества в целом функциями владения собственностью и контроля над средствами производства, капиталом, землёй, и т.д." (American College Dictionary).

Теперь, когда у нас есть два этих понятия (социализм и фашизм) прямо на столе, мы можем обстоятельно объяснить их различия и подобия. Очевидно, что есть многочисленные различия между социализмом и фашизмом, самые очевидные из которых касаются их взгляда на частную собственность. Социализм отменяет этот институт полностью; фашизм - нет. Например, в Советском Союзе граждане должны были ждать годами, чтобы их имена попали в список на получение автомобиля от правительства. В то же время, общеизвестно существование богатых собственников, таких, как Оскар Шиндлер, которые жили при нацистском режиме. Это различие в идеологии, действительно, фактически проявлялось в реальной исторической практике. Коммунисты и социал- демократы были, фактически, главными противниками усиления нацистской власти в веймарской Германии; нацистская Германия и социалистическая Россия были врагами во второй мировой войне.

Всё достаточно верно: мы можем положить социализм и фашизм на стол, смотреть на них как нам нравится, и всё, что мы сможем увидеть - будет различиями. То, что требуется для выхода за пределы нашего взгляда - это расширение контекста наших знаний. Например, скажем, мы рисуем две геометрических фигуры на классной доске: разносторонний и равнобедренный треугольники. Если мы сосредоточимся просто на этих двух конкретных фигурах, не расширяя наш контекст, то мы будем видеть только различия. Эти два треугольника имеют различные углы, различные длины сторон, различные местоположения, различные размеры. Теперь вообразите, что мы вводим контрастный фон: мы рисуем на доске квадрат. Различие между первыми двумя треугольниками - всё еще есть, но оно стало не столь значимым из-за ещё большего различия между треугольниками, с одной стороны, и квадратом, с другой. Этот процесс различения позволяет нам видеть треугольники как подобные. Если мы в состоянии выделить существенную характеристику группы (различие между треугольниками и квадратами, которое объясняет все или большинство других различий между ними), то мы можем тогда объединить эту группу похожих сущностей в отдельный ментальный элемент, объединяя эти сущности по общему определению, то есть, формируя понятие. (2)

Мы можем рассматривать социальные системы таким же образом, как мы рассматриваем геометрические фигуры. Как мы видели раньше, есть, вероятно, многочисленные различия между социализмом и фашизмом. Но что произойдёт, если и здесь мы введём фон? Давайте вообразим, что мы введём третий тип социальной системы. Вместо того, чтобы иметь дело с обществом, управляющим всей собственностью, и вместо того, чтобы иметь дело с диктатурой в той или иной форме, мы введём систему, в которой люди являются свободными следовать диктату их собственного разума. Вместо того, чтобы иметь дело с системой, в которой есть выбор между ограничением политической свободы или ограничением экономической свободы, мы введём систему, в которой никакая свобода не должна быть ограниченной. Короче говоря, мы вводим капитализм: социальную систему, в которой вся собственность является частной, а функция правительства - ограничена защитой индивидуальных прав.

Как только мы впомним о возможности существования подобной системы, различия между социализмом и фашизмом становятся тривиальными, поверхностными и, прежде всего, несущественными. Отличие социализма и фашизма от капитализма позволяет признать их подобие. Они действительно отличаются друг от друга, но только в том же смысле, в котором разносторонние и равнобедренные треугольники отличаются друг от друга: в некоторой степени, но не в типе. И социализм, и фашизм - формы стэйтизма, формы режима, в котором правительству даётся полный или достаточно обширный контроль над жизнями его граждан.

Это теоретическое рассмотрение имеет широкие следствия в практической области: различия, которые мы замечали прежде, оказываются не столь уж важными, как мы думали об этом раньше.

Верно, что фашистские системы разрешали владеть собственностью, в то время как социалистические - нет. Однако фашистские "права собственности" были только номинальны: бизнесмен (типа Оскара Шиндлера) мог сохранить формальное юридическое право на своё имущество, но он не мог сохранять никакого контроля над ним. Поскольку он не был политически свободен, правительство могло приказать, чтобы он использовал свою собственность, как оно этого хотело (например, для производства вооружений) - даже если это была _его_ частная собственность, которая использовалась для этого. Так же, как невозможно отделить разум от тела, нельзя разделить политическую и экономическую свободы. Человек не может существовать без разума и тела, и он не может быть свободен, если им управляет также кто-то еще. Верно, что нацисты и социалисты были соперниками в борьбе за власть в веймарской Германии. С учётом похожести их политических идеологий, однако, эта конкуренция разрушилась перед лицом поражения их общего врага: капитализма. Простите меня за "цитирование Ayn Rand", но следующее - вопрос исторического факта:

... на немецких выборах 1933 г. лидеры Коммунистической партии приказывали голосовать за нацистов - с объяснением, что они могли бы потом бороться с нацистами за власть, но сначала они обязаны были помочь сокрушить их традиционного общего врага - капитализм с его парламентской формой правления ("'Extremism,' or The Art of Smearing", September 1964, in Capitalism: The Unknown Ideal, pg. 180).

Доктор Leonard Peikoff вновь подтверждает этот взгляд в его книге "Зловещие параллели":

Коммунисты также хотели использовать Гитлера. Раз за разом их представители голосовали с нацистами в Рейхстаге; они голосовали против законодательства, предназначенного, чтобы справиться с критическим положением, против мер, предназначенных, чтобы обуздать насилие, против попыток поддержать при исполнении служебных обязанностей любой вид устойчивого правительства. Коммунисты даже согласились сотрудничать с нацистскими головорезами. В ноябре 1932 г., например, двух смертных врагов можно было наблюдать комфортно стоящими плечом к плечу на улицах Берлина, собирающими деньги на поддержку забастовки городских транспортных рабочих.

Когда фортуна Гитлера, казалось, колебалась какое-то время в 1932 г., поток беспокоящихся нацистов вливался в ряды коммунистов; наблюдательные немцы говорили, что нацист походит на бифштекс: коричневый цвет - снаружи, красный - внутри. Вскоре, однако, движение пошло в противоположном направлении. "Есть большее, что связывает нас с большевизмом, чем отделяет нас от него", - сказал Гитлер Раушнингу. "Есть, прежде всего, подлинное революционное чувство, которое является живым всюду в России, за исключением того, где есть еврейские марксисты. Я всегда делал поправку на это обстоятельство, и давал распоряжения, чтобы бывшие коммунисты сразу принимались в партию. Мелкобуржуазного социал-демократа и профсоюзного босса никогда не переделать в национал-социалиста, но коммуниста - можно всегда" (Quoting from Rauschning's The Voice of Destruction, pg. 131) (Peikoff, 221).

Peikoff продолжает:

В последние месяцы коммунисты смотрели на растущую силу нацистов хладнокровно. Триумф нацизма, утверждали они, предопределился диалектическим процессом; такой триумф приведет к уничтожению республиканской формы правления, которое является необходимой стадией в успехе коммунизма. После чего, по их словам, нацисты быстро исчезнут, и партия Ленина может взять власть (222).

Что касается социал-демократов, доктор Peikoff отмечает следующее:

Cоциал-демократы, тем временем, "приручились" иначе канцлером Францем фон Папеном. В июле 1932 г., используя только символическую вооруженную силу, он незаконно выгнал их из правительства Пруссии. Партийные лидеры поняли, что этот удавшийся переворот, если его не оспорить, будет означать потерю их последнего оплота силы. Но они видели расширяющиеся ряды нацистов и коммунистов; прусскую полицию и немецкую армию, наполняющиеся националистическими бойцами; миллионы безработных, которые сделали перспективы всеобщей забастовки бледными, - и они решили сдаться без борьбы, чтобы не провоцировать кровавую гражданскую войну, к которой у них не лежало сердце, которую они не хотели вести с очень небольшим шансом выиграть. Было немного социал-демократов, которые яростно поднялись бы против "насилия над Пруссией". Партия давно потеряла большинство из тех, кто имел серьёзные идеи или мотивы. Не было в достаточном количестве молодого рвения, чтобы призывать на сторону социал-демократии. "Republik, das ist nicht viel, Sozialismus is unser Ziel" ("Республика - не главное, социализм - наша цель") - таковы были лозунги, которые несли на демонстрациях молодые рабочие этого периода (222). Причиной, по которой социал-демократы были настолько пассивны, не была простая неспособность последовательно претворять их принципы практически. Большее значение имел "логический импорт" их принципов. Как отмечает Dr. Peikoff: "республиканцы в каждой политической партии и группе находились в одном и том же положении: все более противоречия в их взглядах оставляли этих мужчин безжизненными, и даже безмолвными. Они могли резко и красноречиво хвалить свободу, в то время как сами же, как и все остальные, настаивали на дальнейших стэйтистских мерах для преодоления экономического кризиса" (222-223).

При том, что все эти политические группы действительно сталкивались в веймарской Германии, столкновения не были вопросами принципов. Они имели множество конфликтов, подобных часто наблюдаемым конфликтам в старых районах американских городов, где конкурирующие банды боролись за территории, из-за таких тривиальных различий, как цвет одежды другой банды. В конце концов, бессмысленно разбираться, кто победил в такой борьбе. Результат - один и тот же: кровь на улицах.

Что касается конфликта между нацистами и СССР, нужно лишь вспомнить договор Гитлера-Сталина 1937 г., по которому два диктатора согласились совместно разделить Восточную Европу. Очевидно, что Гитлер и Сталин в принципе не имели никаких проблем в сотрудничестве ради уничтожения свободы мирных наций.

Если кто-либо всё ещё сомневается относительно того факта, что не было никакого различия в принципе между фашистами и социалистами, то рассмотрите следующие раскрывающие суть цитаты различных бесславных нацистов и других фашистов:

Мы требуем, чтобы правительство, прежде всего, взяло на себя обязательство предоставить гражданам адекватные возможности трудоустройства и возможность зарабатывать себе на жизнь.

Нельзя допускать деятельность отдельного человека, если она сталкивается с интересами общества, она должна быть в пределах его границ и для общей пользы. Поэтому, мы требуем: ... положить конец власти финансовых интересов.

Мы требуем, чтобы крупный капитал делился прибылью.

Мы требуем значительного расширения заботы о пожилых людях.

Мы требуем ... самого пристального рассмотрения участия мелкого бизнеса в закупках национальных, государственных и муниципальных властей.

Чтобы сделать возможным каждому способному и трудолюбивому гражданину получение высшего образования и, таким образом, достижение лидерского поста, правительство должно обеспечить всеохватывающее расширение всей нашей системы общественного образования... Мы требуем, чтобы образование одарённых детей бедных родителей оплачивалось за счёт правительства...

Правительство должно заняться совершенствованием здравоохранения - путём самой обширной поддержки всех клубов, занимающихся физической культурой молодёжи.

Мы сражаемся с ... материалистическим духом внутри и вне нас, и убеждены, что устойчивое возрождение наших людей может происходить только на основе приоритета общественной пользы перед индивидуальной пользой.

(Нацистская партийная платформа, принятая в Мюнхене, 24 февраля 1920;. Der Nationalsozialismus Dokumente 1933-1945, под ред. Walther Hofer, Frankfurt am Main: Fischer Bucherei, 1957, pp. 29-31).

Таким образом, необходимо, чтобы человек, наконец пришёл к пониманию того, что его собственное эго ничего не значит по сравнению с существованием его нации; того, что положение индивидуального эго обусловлено исключительно интересами нации как целого ..., что, прежде всего, единство национального духа будет стоить намного больше, чем свобода индивидуального духа ... Это настроение, которое подчиняет интересы эго сохранению общества, является действительно важнейшей предпосылкой для каждой действительно человеческой культуры ... Основную форму отношений, которую такая деятельность порождает, мы называем - чтобы отличить это от себялюбия и эгоизма - идеализмом. Под этим мы понимаем лишь способность человека делать жертвы для общества, для его собратьев.

(Adolf Hitler speaking at Bueckeburg, Oct. 7, 1933; The Speeches of Adolf Hitler, 1922-39, ed. N.H. Baynes (2 vols., Oxford, 1942), I, 871-72; translation Professor George Reisman.)

Фашизм подчеркивает необходимость того, что более старые доктрины лишь отчасти допускают - необходимость жертв, вплоть до полного жертвоприношения отдельных людей во имя общества... Для либерализма человек - конечная цель, а общество - средство; и при этом немыслимо, чтобы человек, который считается конечной целью, был унижен до простого содействия. Для фашизма общество - конечная цель, люди - средство, и вся жизнь общества состоит в использовании людей как инструментов для достижения общественных целей.

(Alfredo Rocco, "The Political Doctrine of Fascism" (address delivered at Perugia, Aug. 30, 1925); reprinted in Readings on Fascism and National Socialism, pp. 34-35.)

Более высокие интересы жизни целого ... должны установить пределы интересов отдельного человека и его обязанности.

(Adolf Hitler at Bueckeburg, op cit pg. 872.)

Если политические последствия этой этической доктрины коллективизма не очевидны каждому, то нацисты заставляют внести поразительную ясность. Нацисты возражали против подлинной частной собственности, и в результате - были против капитализма:

"Частная собственность" - так, как она задумывалась в соответствии с либерально-ориентированным экономическим порядком - была уничтожением истинного понятия собственности. Эта "частная собственность" представляла собой право человека распоряжаться и спекулировать с унаследованной или приобретенной собственностью, как ему нравится, безотносительно к общим интересам... Немецкий социализм должен был преодолеть эту "частность", то есть, несдержанное и безответственное представление о собственности. Вся собственность - общая собственность. Владелец обязан народом и Рейхом к ответственному управлению его имуществом. Его законные позиции оправданы только тогда, когда он удовлетворяет эту ответственность перед обществом.

(Ernst Huber, Nazi party spokesman; National Socialism, prepared by Raymond E. Murphy, et al; quoting Huber, Verfassungsrecht des grossdeutschen Reiches (Hamburg, 1939)

Быть социалистом - значит отдать себя всем; социализм жертвует человеком для целого.

(Nazi head of propaganda, Joseph Goebbels; In Erich Fromm, Escape from Freedom (New York: Farrar, 1941), pg. 233.)

Наконец,

Я научился у марксизма многому, что я не смущаюсь признавать. Различие между ними и мной - в том, что я на практике осуществлял то, что эти коробейники и чиновники робко начали ... Мне пришлось лишь развить логически то, из-за чего социал-демократия неоднократно терпела неудачу: из-за её попытки осознавать своё развитие внутри рамок демократии. Национал-социализм - это то, чем марксизм мог бы быть, если бы не его абсурдные и искусственные связи с демократическим порядком.

(Hitler to Rauschning, The Voice of Destruction, pg. 186.)

Теперь, я надеюсь, должно быть очевидно, что философское различие между фашистами и социалистами - незначительно, если существует вообще. Каждая из этих школ отвергает действенность разума, подтверждает принцип альтруизма и поддерживает некоторую разновидность коллективизма. Неизбежный результат этих представлений есть уничтожение свободы - ровно то, что случилось в нацистской Германии и в советской России.

Это вынуждает меня повторить тезис, который я сделал в моей первоначальной статье относительно Тони Кушнера. Кушнер может полагать, что он поддерживает права геев, что он отвергает выводы фашизма, что он, возможно, даже открыто осуждает нацизм в его многих работах о Холокосте. Это, однако, то, что делает его позицию настолько крайне противоречивой - что печально. В моей статье я перечислил каждую из его позиций в эпистемологии и этике. Эти позиции в точности совпадали с теми позициями, которые поддерживались нацистами. Он не может избежать их посылок и их логических заключений - независимо от его желания осуждать Холокост и подтверждать права геев.

(1) То, что Советский Союз был фактически социалистическим государством - есть неожиданно иной пункт другого предмета спора. Современные социалисты обычно возражают, что СССР не был социалистическим, но был сталинистским, и что зверства, связанные с этим режимом, полностью относятся к извращению Сталиным коммунистической доктрины. Ошибки в таком представлении многогранны, но я не могу написать другое эссе, объясняя здесь также и это. Сейчас я буду просто утверждать, что СССР (также как и коммунистический Китай) был фактически живым воплощением социалистических идей. Не существует пункта в Манифесте Маркса, который бы не был осуществлен в Советском Союзе, если не считать произвольной установки Маркса, по которой государство должно "отмереть". Этого не было в СССР не из-за отказа от социалистических принципов на практике, а вследствие того факта, что сами социалистические принципы были в теории противоречивы. Невозможно утверждать, что каждый человек должен жертвовать собой ради общества, и при этом ожидать, что он знает то, что является "общественной пользой", без диктатора, который бы это объяснил.

(2) Способ, при помощи которого я объяснил процесс формирования понятия, соответствует решению Ayn Rand проблемы универсалий во "Введении в объективистскую эпистемологию".