"Рыночный социализм": квадратура круга
В свете нашего анализа предложений Оскара Ланге и остальных "рыночных социалистов" его школы1 можно сделать вывод, что и в теории, и на практике есть только два варианта: либо люди обладают полной свободой предпринимательства (в среде, где частная собственность на средства производства признается, ее защита гарантируется, а ограничения сводятся к минимуму традиционных норм частного и уголовного права и нужны, чтобы предотвращать несистематическое насилие против человеческой деятельности и нарушение договоренностей); либо существует систематическое и повсеместное принуждение, направленное против предпринимательства, которое затрагивает более или менее обширные сферы рынка и общества, в частности, запрет на частную собственность на средства производства. Во втором случае проявлять предпринимательство в затронутых принуждением социальных сферах, особенно в сфере средств производства, невозможно, и это неизбежно приводит к тому, что во всех этих сферах становится невозможным подробно описанный нами выше рациональный экономический расчет. Как мы продемонстрировали, в системе второго типа невозможны ни социальная координация, ни экономический расчет, поскольку и то, и другое может иметь место только там, где человеческая деятельность полностью свободна. "Рыночные социалисты" попытались - с фантасмагорическим результатом - создать "теоретический синтез", где установлена социалистическая система (которая характеризуется систематической агрессией против человеческой деятельности и государственной собственностью на средства производства), но при этом продолжает существовать "рынок". По идеологическим, романтическим, этическим и политическим мотивам они упорно не желают отказываться от социализма, но, поскольку возражения Мизеса и Хайека произвели на них сильное впечатление, они стремятся включить рынок в свои модели, в тщетной надежде соединить "лучшее из двух миров" и придать своему идеалу бoльшую привлекательность и популярность.
Однако социалисты не желают понимать, что примитивного насильственного ограничения человеческой деятельности в любой сфере, особенно в сфере средств и факторов производства, достаточно, чтобы помешать рынку, который является базовым социальным институтом, функционировать согласованным образом и порождать необходимую для экономического расчета практическую информацию. Итак, "рыночные социалисты" не понимают, что нельзя безнаказанно применять систематическое насилие против самой сути того, что делает нас людьми: против нашей способности свободно действовать в любых конкретных обстоятельствах, в любое время и в любом месте.
По крайней мере, "рыночные социалисты" до недавнего времени не понимали этого, поскольку Брус и Ласки (которые в течение длительного времени защищали "рыночный социализм" и рекомендуются "бывшими наивными реформаторами") вслед за Темкиным признали правоту слов Мизеса: "То, что предлагают неосоциалисты, крайне парадоксально. Они хотят упразднить частное управление средствами производства, рыночный обмен, рыночные цены и конкуренцию. Но в то же самое время неосоциалисты хотят организовать социалистическую утопию таким образом, чтобы люди могли вести себя, как если бы все эти вещи существовали. Они хотят, чтобы люди играли в рынок, как дети играют в войну, железную дорогу или школу. Неосоциалисты не осознают, насколько такая детская игра отличается от реальности, которую она пытается имитировать. ...Социалистическая система с рынком и рыночными ценами внутренне противоречива, как понятие треугольного квадрата". Позже, развивая образы Мизеса, Энтони де Ясаи писал, что "рыночный социализм" - это "прямое противоречие в терминах, подобно горячему снегу, блудливой девственнице, жирному скелету, круглому квадрату"2.
То, почему это помешательство на "квадратуре круга" (к чему неизбежно сводится всякий "рыночный социализм") длительное время было объектом острого научного интереса и значительных научных усилий, можно понять, только если учитывать следующие три фактора: во-первых, сильную и упорную политико-идеологическую мотивировку, которая препятствует отказу от социалистического идеала по эмоциональным, романтическим, этическим или политическим причинам; во-вторых, использование неоклассической модели равновесия, которая описывает реальное существование капиталистического рынка крайне скупо, примитивно и туманно и по умолчанию включает представление о доступности всей необходимой информации, тем самым создавая впечатление, что социалистическая система могла бы функционировать на основании тех же теоретических предпосылок, что и классическая модель; в-третьих, явный отказ от теоретического анализа того, каким образом реально протекает человеческая деятельность в среде, где нет частной собственности на средства производства, и даже осуждение таких исследований под предлогом, что обсуждение стимулов и мотивации якобы "чуждо" экономической "теории".
Некоторые социалистические исследователи в лучшем случае предлагают введение "бонусов" и "стимулов", неумело имитирующих предпринимательскую прибыль на рынке, искренне не понимая, почему менеджеры социалистической системы не смогут вести себя так, как менеджеры в рыночной экономике, если в общих выражениях приказать этим менеджерам сделать то-то и то-то, "действовать согласованно", "ради общего блага" и т.п. (И если эту ошибку делают экономисты, чего можно ждать от неспециалистов?) Эти теоретики не понимают, что общие директивы, пусть даже они продиктованы самыми благими намерениями, бесполезны, когда должны приниматься конкретные решения в связи с конкретными проблемами, возникающими в конкретное время в конкретном месте. Они не понимают того, что если бы даже все люди посвятили себя выполнению (одновременно "очевидных" и "бессодержательных") приказов вроде "работай ради общего блага", "координируй социальные процессы" или даже "возлюби ближнего своего", то в результате мы стали бы действовать рассогласованно, вопреки общему благу и к большому ущербу для ближних и дальних. Это случилось бы потому, что было бы невозможно, действуя творчески, обнаруживать в каждом сочетании конкретных обстоятельств различные возможности для извлечения прибыли, а также оценивать и сравнивать их с точки зрения потенциальных субъективных издержек.
Представители австрийской школы, напротив, неустанно развивали и улучшали другой подход в сфере экономической науки; они разрабатывали, с помощью формальных и абстрактных (но нематематических) терминов общую теорию (реальной, а не механической) деятельности людей в обществе и различные следствия из нее. Ключевым элементом этой теории является само осуществление человеческой деятельности, или предпринимательства, процесса, в ходе которого постоянно обнаруживаются новые цели и средства, а также генерируется информация, обеспечивающая рациональное, децентрализованное принятие решений и тем самым координацию поведения всех людей, что, в свою очередь, приводит к возникновению чрезвычайно сложноорганизованной социальной сети. В частности, теоретики из бывших стран Восточного блока сегодня уделяют все больше внимания изучению, анализу и популяризации этого подхода; они считают теоретические труды Мизеса и Хайека более важными, чем труды других теоретиков, и ссылаются на них чаще, чем на работы таких выдающихся западных неоклассических теоретиков, как Самуэльсон, и даже чаще, чем на работы представителей чикагской школы, например Фридмена. В связи с этим неудивительно, что все больше "рыночных социалистов" отказывается от своих прежних взглядов3. "Рыночный социализм" в качестве решения проблемы экономического расчета при социализме потерпел поражение и в теории, и на практике (все неоднократные попытки такого рода реформ в странах Восточной Европы провалились), и, соответственно, те самые теоретики, которые до недавнего времени защищали его, сегодня отказываются от этой модели4.
1 В 1948 г., вскоре после опубликования работ Ланге и Лернера, вышла книга Джеймса Мида "Планирование и ценовой механизм: либерально-социалистическое решение" (James E. Meade, Planning and the Price Mechanism: The Liberal-Socialist Solution [London: George Allen and Unwin, 1948]); в ней Мид высказывает свои предложения и формулирует позицию, очень близкую к идеям Ланге и Лернера; соответственно, нам следует рассматривать Мида как члена группы, чьи взгляды мы проанализировали в основном тексте.
2 Wlodzimierz Brus and Kazimierz Laski, From Marx to the Market: Socialism in Search of an Economic System, 167-168. Цит. по: Human Action, 706-707, 710 [Мизес. Человеческая деятельность. С. 662, 665] (курсив мой. - У. де С.), а также: Anthony de Jasay, Market Socialism: A Scrutiny. This Square Circle, 35.
3 Мы должны согласиться с Артуром Селдоном: удивительно, что наиболее известные из "рыночных социалистов" вообще продолжают оставаться социалистами. Селдон пишет: "Мне совершенно непонятно, почему Ноув остается социалистом. Это недоумение относится и к другим рыночным социалистам: к чехословацкому экономисту Оте Шику (преподающему в Швейцарии), Брусу из Польши (сейчас - в Оксфорде), Корнаи из Венгрии (Будапешт), Колаковски (Оксфорд) и др.". См.: Brian Crozier and Arthur Seldon, "After a Hundred Years: Time to Bury Socialism" in Socialism Explained (London: The Sherwood Press, 1984), 61. Однако необходимо сказать, что на данный момент практически все выдающиеся экономисты, упомянутые Селдоном (за возможным исключением Ноува), перестали быть социалистами. Ноув может присоединиться к остальным, если прекратит воспринимать рынок в терминах "совершенного равновесия", характерных для неоклассической парадигмы, и, подобно своим бывшим единомышленникам, усвоит теорию рыночных процессов австрийской школы. Вероятно, наиболее известная его книга: Alec Nove, The Economics of Feasible Socialism (London: Allen and Unwin, 1983). Пожалуй, самое замечательное в ней - это типология пороков социалистических систем. Главный ее недостаток связан с теоретической ущербностью представленного в ней критического анализа капиталистических систем (применительно к которым Ноув указывает на неравенство доходов, инфляцию, отсутствие "демократии" и провал в области "экстерналий"), возникающей в результате ошибок в интерпретации, обусловленных неподходящим аналитическим инструментарием (неоклассическим подходом и концентрацией на равновесии), который Ноув использует для истолкования ситуации в капиталистических системах. Соответственно, по мере того, как Алек Ноув будет знакомиться с динамической австрийской теорией социальных процессов, его взгляды, скорее всего, станут развиваться в том же направлении, что и взгляды других замечательных исследователей, таких, как Корнаи и Брус. Что касается типа социализма, который предлагает Ноув (он называет его "осуществимым", так как считает, что его можно построить в течение жизни одного поколения), то в нем нет ничего нового; это беспорядочное сочетание национализации базовых секторов, концентрации планирования там, где существуют "экстерналии", поощрения кооперативов в мелкой и средней промышленности и стимулирования "конкуренции", насколько это возможно. В модели Ноува разрешается функционирование рынков, но в сочетании с многочисленными контрольными мерами. В любом случае, сегодня книга Ноува уже устарела: не только потому, что он считал идеальным путем к социализму тот, на который Венгрия вступила в 1968 г., но и потому, что он не смог предвидеть тех исторических событий, которые произошли между 1989 и 1991 гг., и не смог ничего противопоставить тому критическому анализу социализма, который мы подробно изложили в нашей книге. Наконец, следует упомянуть о благоприятных признаках, указывающих на изменение позиции Ноува. В статье, написанной в марте 1988 и посвященной тому, как он сегодня видит свою книгу 1983 г. The Economics of Feasible Socialism (" 'Feasible Socialism' Revisited," chap. 16 of Studies in Economics and Russia [London: Macmillan, 1990]), Ноув прямо признает справедливость "некоторых" "критических возражений представителей австрийской школы против "рыночного социализма"" и неоклассической парадигмы. Он пишет: "Таким образом, имеет смысл согласиться с тем, что критические замечания, подобные кирцнеровским, верны" (p. 237). Через 9 месяцев, в декабре 1988 г., в статье "Soviet Reforms and Western Neoclassical Economics" (Studies in Economics and Russia, chap. 17) Ноув полностью соглашается с тем, что "австрийская теория, разумеется, имеет большее значение для советских реформ, чем неоклассическая парадигма", и заканчивает свой текст следующей загадочной фразой: "Необязательно соглашаться с их [австрийцев] выводами, однако нужно воспринимать их доводы серьезно" (!) (p. 250).
4 О том, до какой степени влияние Мизеса и Хайека распространяется в том числе на бывших марксистов, можно судить по статьям типа: Geoff Mulgen, "The Power of the Weak," December 1988, Marxism Today (вероятно, это наиболее авторитетный журнал британских социалистов). В этой статье Малген констатирует, что те институты, которые были издавна дороги социалистам (государство, профсоюзы, политические партии и т.п.) представляют собой жесткие, негибкие, централизованные, иерархические и, тем самым, глубоко антигуманные управленческие системы. Поэтому, следуя в русле размышлений Хайека, он склоняется к тому, что сам он называет "системами со слабой властью", потому что они расходуют впустую гораздо меньше "человеческой энергии", основаны на сотрудничестве и конкуренции, являются децентрализованными, могут быть соединены в сложную систему или сеть и эффективно передают информацию. Он считает, что в будущем британские лейбористы должны переориентироваться на эти децентрализованные структуры и рынок, отказавшись от тех институтов, которые они традиционно защищали. Более того, Малген даже высказывает догадку, близкую к нашему фундаментальному возражению против возможности использования текущей или будущей мощности компьютеров для обеспечения экономического расчета при социализме (децентрализованное использование любых компьютерных мощностей создаст такое разнообразие информации и такой ее объем, что ее нельзя будет использовать централизованно, опираясь на эти же мощности), когда пишет: "Ланге был неправ, потому что технология наталкивается на контекст, в котором порождается информация". Малген добавляет, что централизованные компьютерные системы искажают информацию, в то время как децентрализованные системы, наоборот, создают стимулы для создания и корректной передачи информации, не считая того, что предприниматели совершают непрерывную революцию в сфере компьютерной обработки и мониторинга данных, в то время, как центральные плановые органы в лучшем случае плетутся у них в хвосте. В свете этих признаков теоретического демонтажа социализма, прискорбно, что исследователи вроде Дэвида Миллера (David Miller, Market, State and Community: Theoretical Foundations of Market Socialism [Oxford: Clarendon Press, 1989]) до сих пор упорно стремятся создать утопический идеал "рыночного социализма". Трудно найти что-либо оригинальное в предложениях Миллера, основанных на принудительном создании "конкурентной" системы кооперативов, которой должны "демократически" управлять работники. Миллер не экономист, он не изучал спора об экономическом расчете при социализме и совершенно не осознает, что его система не может работать (люди в ней не могут свободно заниматься предпринимательством, так как средства производства не находятся в частной собственности и информация, необходимая для рациональных расчетов и согласованных действий всей системы, не порождается). Однако Миллер достаточно честен, чтобы признать, что такая система вряд ли будет столь же эффективной, как конкурентный капитализм; соответственно, по его мнению, главные аргументы в пользу его "рыночного социализ ма" должны быть иного сорта, а именно, последний будет предоставлять больше "справедливости", "свободы" и "демократии" на рабочем месте (p. 14). В связи с этим, скорее всего, лучше перенести полемику с такими авторами из области экономической науки в область политической философии или этики. См. критику этой и других недавних попыток возродить "рыночный социализм" в книге: Anthony de Jasay, Market Socialism: A Scrutiny. This Square Circle. См. также: Martin Feucht, Theorie des Konkurrenz-Sozialismus (Stuttgart: G. Fischer, 1983).
Хесус Уэрта Де Сото
Из книги "Социализм, экономический расчёт и предпринимательская функция"
